Неточные совпадения
— Стало быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы
в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь, у вас бы
появилась деятельность, и вас никто из
людей не
в силах <был бы> охладить.
Пока ее не было, ее имя перелетало среди
людей с нервной и угрюмой тревогой, с злобным испугом. Больше говорили мужчины; сдавленно, змеиным шипением всхлипывали остолбеневшие женщины, но если уж которая начинала трещать — яд забирался
в голову. Как только
появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь пустоты знойного песка, растерянная, пристыженная, счастливая, с лицом не менее алым, чем ее чудо, беспомощно протянув руки к высокому кораблю.
Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся
в тела
людей.
Действительно, Раскольников был почти здоров, особенно
в сравнении со вчерашним, только был очень бледен, рассеян и угрюм. Снаружи он походил как бы на раненого
человека или вытерпливающего какую-нибудь сильную физическую боль: брови его были сдвинуты, губы сжаты, взгляд воспаленный. Говорил он мало и неохотно, как бы через силу или исполняя обязанность, и какое-то беспокойство изредка
появлялось в его движениях.
На другой день
в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, — сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались
в одних камзолах и обнажили шпаги.
В эту минуту из-за скирда вдруг
появился Иван Игнатьич и
человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою; солдаты нас окружили, и мы отправились
в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас
в торжестве, шагая с удивительной важностию.
Так
люди на пароходе,
в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка,
появись малейший признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной опасности.
— Лечат? Кого? — заговорил он громко, как
в столовой дяди Хрисанфа, и уже
в две-три минуты его окружило
человек шесть темных
людей. Они стояли молча и механически однообразно повертывали головы то туда, где огненные вихри заставляли трактиры подпрыгивать и падать,
появляться и исчезать, то глядя
в рот Маракуева.
Появились меньшевики, которых Дронов называл «гоц-либер-данами», а Харламов давно уже окрестил «скромными учениками немецких ортодоксов предательства»,
появлялись люди партии конституционалистов-демократов,
появлялись даже октябристы — Стратонов, Алябьев, прятался
в уголках профессор Платонов, мелькали серые фигуры Мякотяна, Пешехонова, покашливал, притворяясь больным, нововременец Меньшиков, и еще многие именитые фигуры.
Люди появлялись, исчезали, точно проваливаясь
в ямы, и снова выскакивали. Чаще других
появлялся Брагин. Он опустился, завял, смотрел на Самгина жалобным, осуждающим взглядом и вопросительно говорил...
В коридоре
появился длинноногий
человек с рыженькой бородкой, его как бы толкала дородная женщина, окутанная серой шалью.
Настроение Самгина становилось тягостным. С матерью было скучно, неловко и являлось чувство, похожее на стыд за эту скуку.
В двери из сада
появился высокий
человек в светлом костюме и, размахивая панамой, заговорил грубоватым басом...
Он сосчитал огни свеч: двадцать семь. Четверо мужчин — лысые, семь
человек седых. Кажется, большинство их, так же как и женщин, все
люди зрелого возраста. Все — молчали, даже не перешептывались. Он не заметил, откуда
появился и встал около помоста Захарий; как все,
в рубахе до щиколоток, босой, он один из всех мужчин держал
в руке толстую свечу; к другому углу помоста легко подбежала маленькая, — точно подросток, — коротковолосая, полуседая женщина, тоже с толстой свечой
в руке.
Из прихожей
появился Ногайцев, вытирая бороду платком, ласковые глаза его лучисто сияли, за ним важно следовал длинноволосый
человек, туго застегнутый
в черный сюртук, плоскогрудый и неестественно прямой. Ногайцев тотчас же вытащил из кармана бумажник, взмахнул им и объявил...
И сама история только
в тоску повергает: учишь, читаешь, что вот-де настала година бедствий, несчастлив
человек; вот собирается с силами, работает, гомозится, страшно терпит и трудится, все готовит ясные дни. Вот настали они — тут бы хоть сама история отдохнула: нет, опять
появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Не остановятся ясные дни, бегут — и все течет жизнь, все течет, все ломка да ломка.
Когда, после молебна, мы стали садиться на шлюпки,
в эту минуту, по свистку, взвились кверху по снастям свернутые флаги, и
люди побежали по реям, лишь только русский флаг
появился на адмиральском катере.
Но
в сущности нового
человека не
появилось.
Не успели мы ступить несколько шагов, как нам навстречу из-за густой ракиты выбежала довольно дрянная легавая собака, и вслед за ней
появился человек среднего роста,
в синем, сильно потертом сюртуке, желтоватом жилете, панталонах цвета гри-де-лень или блё-д-амур [Розовато-серого (от фр. gris de lin)… голубовато-серого (от фр. bleu d’amour).], наскоро засунутых
в дырявые сапоги, с красным платком на шее и одноствольным ружьем за плечами.
Обыкновенно такие ливни непродолжительны, но
в Уссурийском крае бывает иначе. Часто именно затяжные дожди начинаются грозой. Та к было и теперь. Гроза прошла, но солнце не
появлялось. Кругом, вплоть до самого горизонта, небо покрылось слоистыми тучами, сыпавшими на землю мелкий и частый дождь. Торопиться теперь к фанзам не имело смысла. Это поняли и
люди и лошади.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть.
В одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге
появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него
в доме.
Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
За последние дни
люди сильно обносились: на одежде
появились заплаты; изорванные головные сетки уже не приносили пользы; лица были изъедены
в кровь; на лбу и около ушей
появилась экзема.
Влажные жары сильно истомляют
людей и животных. Влага оседает на лицо, руки и одежду, бумага становится вокхою [Местное выражение, означающее сырой, влажный на ощупь, но не мокрый предмет.] и перестает шуршать, сахар рассыпается, соль и мука слипаются
в комки, табак не курится; на теле часто
появляется тропическая сыпь.
При приближении
людей они не улетали, а ловко скрывались
в кустах и
появлялись только тогда, когда убеждались, что опасность миновала.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и
появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор
людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена
в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
От холодного ветра снег стал сухим и рассыпчатым, что
в значительной степени затрудняло движение.
В особенности трудно было подниматься
в гору:
люди часто падали и съезжали книзу. Силы были уже не те, стала
появляться усталость, чувствовалась потребность
в более продолжительном отдыхе, чем обыкновенная дневка.
Поэтому Катерина Васильевна была заинтересована, когда
в числе ее поклонников
появился настоящий светский
человек, совершенно хорошего тона: он держал себя так много изящнее всех других, говорил так много умнее и занимательнее их.
Но иногда случалось, что
в подобной плотно замкнувшейся помещичьей мурье
появлялся кляузник или просто наглый
человек, который затевал судбища и при содействии сутяг-подьячих распространял кругом отраву.
Ермолай был такой же бессознательно развращенный
человек, как и большинство дворовых мужчин; стало быть, другого и ждать от него было нельзя.
В Малиновце он
появлялся редко, когда его работа требовалась по дому, а большую часть года ходил по оброку
в Москве. Скука деревенской жизни была до того невыносима для московского лодыря, что потребность развлечения возникала сама собой. И он отыскивал эти развлечения, где мог, не справляясь, какие последствия может привести за собой удовлетворение его прихоти.
Именно
в начале XX века
появились у нас
люди двоящихся мыслей.
Уже
в конце восьмидесятых годов он
появился в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал
в «Русской мысли».
В Москве ему жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал
в Москву, останавливаясь у друзей.
В редакции, кроме самых близких
людей, мало кто знал его прошлое, но с друзьями он делился своими воспоминаниями.
Сидит
человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома
человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда
появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки
в одной руке и со свертком
в другой…
Я видел, как упало несколько
человек, видел, как толпа бросилась к Страстному и как
в это время
в открывшихся дверях голицынского магазина
появилась в одном сюртуке, с развевающейся седой гривой огромная фигура владельца. Он кричал на полицию и требовал, чтобы раненых несли к нему на перевязку.
Банды
появились уже и
в нашем крае. Над жизнью города нависала зловещая тень. То и дело было слышно, что тот или другой из знакомых молодых
людей исчезал. Ушел «до лясу». Остававшихся паненки иронически спрашивали: «Вы еще здесь?» Ушло до лясу несколько юношей и из пансиона Рыхлинского…
Было и еще два — три молодых учителя, которых я не знал. Чувствовалось, что
в гимназии
появилась группа новых
людей, и общий тон поднялся. Кое-кто из лучших, прежних, чувствовавших себя одинокими, теперь ожили, и до нас долетали отголоски споров и разногласий
в совете.
В том общем хоре, где до сих пор над голосами среднего тембра и регистра господствовали резкие фальцеты автоматов и маниаков, стала заметна новая нотка…
Потом
появился в нашей квартире гомеопат, доктор Червинский, круглый
человек с толстой палкой
в виде кадуцея со змеей.
После этого и самое окно, приходившееся вровень с землей, раскрывалось, и
в нем
появлялась голова
человека в ночном колпаке.
Появились и другие неизвестные
люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «Что вы думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал
в Заполье случайно, проездом
в Сибирь. Фамилия нового немца была Драке, Федор Федорыч.
Вообще
в Заполье
появился целый ряд тронувшихся
людей, как Малыгин с сыном, бывший исправник Полуянов и Луковников с Ечкиным. У каждого был свой пунктик.
Только
в России мог
появиться такой необычайный
человек.
Значительно позже
В. Розанов, когда он принадлежал еще к славянофильскому консервативному лагерю, говорит с возмущением, что
человек превращен
в средство исторического процесса, и спрашивает, когда же
человек появится как цель [См.:
В. Розанов.
Идеалисты-западники превращаются
в «лишних
людей», пока не
появятся реалисты 60-х годов.
В прежнее время медведь не обижал
людей и домашних животных и считался смирным, но с тех пор, как ссыльные стали селиться по верховьям рек и вырубать тут леса и преградили ему путь к рыбе, которая составляла его главную пищу,
в сахалинских метрических книгах и
в «ведомости происшествий» стала
появляться новая причина смерти — «задран медведем», и
в настоящее время медведь уже третируется, как грозное явление природы, с которым приходится бороться не на шутку.
Они ограничивались только тем, что распускали среди айно сплетни про русских и хвастали, что они перережут всех русских, и стоило русским
в какой-нибудь местности основать пост, как
в скорости
в той же местности, но только на другом берегу речки,
появлялся японский пикет, и, при всем своем желании казаться страшными, японцы все-таки оставались мирными и милыми
людьми: посылали русским солдатам осетров, и когда те обращались к ним за неводом, то они охотно исполняли просьбу.
В зале настала глубокая тишина, когда на эстраде
появился молодой
человек с красивыми большими глазами и бледным лицом. Никто не признал бы его слепым, если б эти глаза не были так неподвижны и если б его не вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
Уже несколько раз мы делали инспекторский осмотр нашему инвентарю, чтобы лишнее бросить
в тайге, и каждый раз убеждались, что бросить ничего нельзя. Было ясно, что если
в течение ближайших дней мы не убьем какого-нибудь зверя или не найдем
людей, мы погибли. Эта мысль
появлялась все чаще и чаще. Неужели судьба уготовила нам ловушку?.. Неужели Хунгари будет местом нашего последнего упокоения? И когда!
В конце путешествия и, может быть, недалеко от жилья.
«Да где же вы все запропали?» —
Вдруг снизу донесся неистовый крик.
Смотритель работ
появился.
«Уйдите! — сказал со слезами старик. —
Нарочно я, барыня, скрылся,
Теперь уходите. Пора! Забранят!
Начальники
люди крутые…»
И словно из рая спустилась я
в ад…
И только… и только, родные!
По-русски меня офицер обругал
Внизу, ожидавший
в тревоге,
А сверху мне муж по-французски сказал:
«Увидимся, Маша, —
в остроге...
И вот при этом-то, холодно и степенно нанесенном ударе
появляется в Наде то горькое рвущее чувство, которое заставляет
человека бросаться без памяти, очертя голову, куда случится, —
в воду, так
в воду,
в объятия первого встречного, так
в объятия!
Пусть, когда засыплют мне глаза землей, пусть тогда
появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я был очевидным свидетелем, хотя и ребенком; но тем паче: как ребенок, я проникнул
в самую интимную, так сказать, спальню «великого
человека»!
Марья Дмитриевна
появилась в сопровождении Гедеоновского; потом пришла Марфа Тимофеевна с Лизой, за ними пришли остальные домочадцы; потом приехала и любительница музыки, Беленицына, маленькая, худенькая дама, с почти ребяческим, усталым и красивым личиком,
в шумящем черном платье, с пестрым веером и толстыми золотыми браслетами; приехал и муж ее, краснощекий, пухлый
человек, с большими ногами и руками, с белыми ресницами и неподвижной улыбкой на толстых губах;
в гостях жена никогда с ним не говорила, а дома,
в минуты нежности, называла его своим поросеночком...
Появились новые мебели из Москвы; завелись плевательницы, колокольчики, умывальные столики; завтрак стал иначе подаваться; иностранные вина изгнали водки и наливки;
людям пошили новые ливреи; к фамильному гербу прибавилась подпись: «in recto virtus…» [
В законности — добродетель (лат.).]
В те времена (дело происходило
в 1836 году) еще не успело развестись племя фельетонистов и хроникеров, которое теперь кишит повсюду, как муравьи
в разрытой кочке; но уж тогда
появлялся в салоне Варвары Павловны некто m-r Jules, неблаговидной наружности господин, с скандалезной репутацией, наглый и низкий, как все дуэлисты и битые
люди.